К 149-летию Ивана Сергеевича Шмелёва
В 2023-ем году ему, давшему имя нашему конкурсу, исполнится 150 лет… немного, если учитывать сроки обычной человеческой жизни – лет семьдесят пять, всего-навсего половина от полутора веков.
За годы, выпавшие на долю Ивана Сергеевича, чего только ни произошло с нашей страной, и самый болезненный перелом пришёлся на годы его зрелости, и был пережит им как Апокалипсис или, вернее, как участь Иова, лишившегося всего своего состояния, бодрости, малейшей надежды и, следовательно, решимости продолжать жить.
Изнемогающий от сотрясающих и душу, и тело бед, страдалец должен был неумолимо погибнуть, обратиться в тень самого себя, когда-то обычного, в меру сил преуспевавшего отца семейства, и только вера спасла его, и всё обрушившееся на него как по мановению (действительно!) исчезло, обратилось в призрак, а имя его осталось в Писании как символ мужества и отрицания ропота на Создателя.
Так и Шмелёв, описавший смертную муку души в «Солнце мёртвых», вышел из пространственно-временной петли с неукротимой жаждой «Лета Господня», сделавшийся лучшим памятником Руси сострадательной, неутомимо трудящейся, свыше благословенной.
***
Пощёчину ему, данную Верой Буниной, забывать не следует. Слишком объёмна она… и слишком происходит из бездны глубочайшего душевного раскола, чтобы её не процитировать:
«На вечерней прогулке Ив. С. опять вспоминает сына, плачет. Он винит себя, винит и мать, что не настояли, чтоб он бежал один, без них. Но все дело, конечно, что у них всех трех не было физиологического отвращения к жизни с большевиками».
Физиологического отвращения… вот как. Вот в чём упрекают отца, потерявшего сына. И вот как понимают собственного мужа, получившего Нобелевскую премию.
Господи, да слышишь ли ты этих людей? Слышишь ли, чем они гордятся? Чем упрекают, в общем-то, близкие друзья, у которых Иван Сергеевич всего-навсего ненадолго остановился, чтобы утешить нескончаемую боль. Единственный наследник расстрелян, Родина покинута, но тут же, бок о бок с общим горем – неумолимое разделение на «своих» и «чужих».
Но разве в литературном кружке «Среда», где Андреев, Горький, Куприн витийствовали, жаждали изменений, не подтачивали государственных столпов? И разве сам Бунин не писал «Деревни» и «Суходола», не вперял взора в ужасающее разложение дворянства, чтобы его супруга требовала от каждого лишённого родины, дома, семьи – физиологического отвращения к восставшей черни?
О, многое и премногое следует из этой пощёчины. Непримиримость, что сделала ад Гражданской войны зримым, ощутимым и вообще возможным. Ненависть. Презрение. Неразличение добра и зла. Духовная слепота.
Ивана Сергеевича не сделали лауреатом Нобелевской премии, хотя масштаб его писания понимали, потому что в глазах русской эмиграции он был недостаточным ненавистником Советской власти, несмотря на гнев и отчаяние по гибели расстрелянного сына: происхождением, видно, не вышел. И не совсем понятной был он масти – в молодости чуть ли не революционный демократ-народник, в зрелости – скрупулёзный собиратель русского пространства через детскую оптику, лирический летописец утраченных времён, он выбивался из общественных представлений о том, «как надо». А как надо?
Кнут Гамсун, подавшийся соблазну «северного возрождения», в некоторое время осознававший германский нацизм как некое обнадёживающее изменение в лицемерном насквозь буржуазном обществе, был объявлен коллаборационистом вовсе не теми людьми, что боролись с нацизмом, а теми, кто чутко выстраивался «по ветру» и по сути не имел ничего своего, кроме чувства политической конъюнктуры, и ту же самую операцию пытались проделать и со Шмелёвым, и с мятущейся парой Мережковского с Гиппиус, и вообще с теми, кто ошибался и падал, но ошибался и падал сам, без поддержки извне. И «железных крестов» за налёты на европейские города уж точно не имел.
Требование непременно «физиологического отвращения» – не из разряда новых. Оно – результат аристократических эмоций. И их можно понять… однако объемное видение русской трагедии под силу оказалось лишь тем, кто происходил не из аристократии, а перестал, по уверению самого Ивана Сергеевича, ещё в детстве бояться «ругани, диких криков, лохматых голов и дюжих рук». Случавшаяся то там, то здесь грубость народных нравов не заслонила главного – любви простых людей к Богу.
Что ж сделал преступного Иван Сергеевич? Да просто он был русским до самого своего конца.
***
Быть русским означает мечтать настолько безбрежно, что грёзы, пронизанные верой в настоящее и будущее, начинают временами превалировать над реальностью, формировать её и мостить этим самым человеку его крестный путь.
Быть русским означает сверяться не с мнением среды («Среды»), а только и исключительно со своей совестью и пониманием того, то свершается в мире.
Быть русским означает быть страдальцем на миру и не стесняться страданий, не заготавливать картонной вечно улыбающейся маски «на выход» в общество.
Шмелёв у Буниных плачет по сыну, не предполагая, что в открытую, кровоточащую душу его бросят камнем непонимания. Русский русского не понимает, русский русского не любит, и значит подобное одно – гражданская война будет идти ещё долгие годы, до тех пор, пока в русских людях не возобладает любовь, уважение к человеку, его достоинству и мужеству жить.
Мы ещё страшно далеки от подобного, отрезаны друг от друга и непониманием, и недоумением, и даже презрением и издёвкой к тому, как живут и ближние, и дальние. И если мы в чём-то нуждаемся, то в том, чтобы сделаться теми русскими людьми, что не стеснялись бы горевать не только по себе, но и по ближним и дальним. Тогда, быть может…
***
Писателями становятся не вдруг, а получая уверение в том, что ими можно становиться. Два ободрения на счету Ивана Сергеевича случились – гимназическая пятёрка с тремя плюсами за лирическую зарисовку «Летний дождь в лесу» (как созвучна тема его фамилии – казалось бы, явление должно быть погибельным для шмеля, а поди ж ты – глубокое чувство сопричастности миру тяжёлых капель), и благословение старца Варнавы из Троице-Сергиевой Лавры: «Превознесешься своим талантом». Тогда и верить не хотелось – неужели…
Но слово увлекает властно и становится превыше прочего мира не просто так: из человека регулярно начинают расти слова для выражения его самых потаённых чувств, и параллельно возрастает чувство значимости произнесённого, вдохновенности его. Рвущееся наружу слово располагает к сюжету и описанию попеременно, и то, что казалось вчера гимназической игрой, перерастает в судьбу. Завидна она для многих и многих, убоявшихся пойти по стезе и нищей, и свободной, тех, что некогда испугались пришествия слова в свою жизнь как стихии и опрокидывающей, и преображающей.
К чему же Иван Сергеевич пришёл как свободная личность и чем повлиял на сегодняшних нас?
Пожалуй, основная его заслуга заключается в том, что он поднялся над Гражданской войной, превзойдя её любовью к сущему. Именно он тихо провозгласил изначальность русского образа основной и не могущей быть пересмотренной по вольному усмотрению, и зачитываясь его периодами, мы полагаем себя частью мира, который вроде бы исчез навсегда.
Но суть Китежа в том, что, и погрузившись на дно озера, он восстаёт из него прежним, и продолжает звенеть и цвести, полниться весёлыми голосами. В самый невыносимый час каждый из нас обязан помнить, что Китеж восстанет по воле Христовой, и молиться в нём будут Христу, и никому иному.
«Я подымаюсь на пригорок. Вот местечко, где мы тогда сидели, вот и плакучие березы, те самые. Я присаживаюсь, смотрю на них, спрашиваю тоскливым взглядом, -- узнают ли они меня, помнят ли мальчугана, который лежал под ними, глядел в голубое небо сквозь червонно-вечернюю их листву, и которого уже нет на свете. Я молчаньем рассказываю о нем: он стал большим, с сердцем мужественным и сильным... теперь он лежит в неизвестном далеком поле, куда не найти дорог, братски-рядом с тысячами других. Березы видали их: они проходили здесь мальчуганами, матери носили их на руках к Угоднику, чтобы вымолить для них лучшей доли. Березы знают, за что они все легли. Они всё знают... шепчут... -- позванивает в них ветром» («У плакучих берёз»)
И правда, за что легли, за что жили?
За русский Китеж, за Христа, за веру и за всех нас.
Вот что и значит быть русским – дышать своей страной, верить в неё и не хотеть знать ничего другого.
Сергей Арутюнов